Анна Маликова: «На Мальте на концерты приходят те, кто действительно хочет слушать…»

Мальта, «Роберт Самут Холл»

— Вы в первый раз на Мальте?

— Да, никогда здесь не была, но давно слышала о Мальтийском международном музыкальном фестивале. Конечно, это очень важный проект, и культура нуждается в подобной поддержке. К сожалению, зачастую культурные проекты не находятся в числе приоритетных, на них просто не хватает бюджета. Поэтому отрадно видеть, что такие фестивали существуют и развиваются.

Приятно, что мальтийская публика так реагирует на концерты. Кажется, что пришли люди, которые действительно хотели слушать: было очень тихо. Наконец, было понятно, что они следуют идее интерпретатора, потому что порой случается, что кто-то конфету жует, кто-то в телефоне копается, и нет ощущения зрительского внимания. А здесь такое ощущение возникло. Далеко не всегда большой зал демонстрирует понимание того, что делает артист. Порой в маленьких залах собирается более подготовленная публика. В «Роберт Самут Холле» на концерте была очень приятная атмосфера.

Ташкент — Москва— Дюссельдорф

— Какие моменты в вашей жизни меняли ее кардинально: победа на Конкурсе пианистов ARD в Мюнхене? Или, например, переезд из Ташкента в Москву?

— Да, переезд, конечно, поменял жизнь. В 14 лет я уехала из Ташкента, потому что в Советском Союзе лучших учеников отправляли в специализированные школы в Москве. В тот момент мы были в поиске педагога, и в моей жизни появился Лев Николаевич Наумов. Тогда у меня просто открылись глаза на большое искусство. Конечно, в Ташкенте была другая база, и у нас был очень хороший педагог там — Тамара Попович. Когда она чувствовала, что ее ученики вырастали, она не держала таланты при себе, чтобы сделать имя, а посылала их в Москву. Я ей очень за это благодарна!

Москва, конечно, поражала: выставки, театры… Интернат, в котором нужно было жить и учиться, меня не испугал. Там было 15 человек новеньких, в одинаковой ситуации адаптации. Мы очень подружились, и сейчас это самые лучшие мои друзья, с тех самых интернатских времен.

Что касается 1993 года, то жизнь поменялась не из-за конкурса, а из-за того, что я потом вышла замуж и уехала за границу. Я этого не планировала, потому что в Москве у меня все складывалось очень хорошо. Наумов взял меня ассистентом, и четыре года я работала у него. Если бы я не уехала из-за замужества, то так бы у него и осталась.

— Ташкент, Москва, Дюссельдорф, Вена… Где вы живете сейчас? Какое из этих мест для вас — дом в большей степени?

— В Ташкенте я не была с 1990 года. Поэтому, конечно, я не чувствую, что это мой дом. Но, поскольку в Узбекистане прошло мое детство, то у меня, конечно, есть какая-то ностальгия. Эти фрукты, базары, улицы… Дедушка у меня жил в Самарканде, и мы там часто бывали. Красота неописуемая! А сейчас моя ностальгия выражается в том, что, например, я на какой-то рынок иду в Москве, и там сидят узбеки, продают пиалушки. Конечно, я купила пиалу, привезла в Германию.

В Москве чувствую себя очень уютно, но сейчас редко удается туда приезжать, потому что и времени не хватает, и друзья разъехались. Но до сих пор нас объединяет память о годах учебы, мы помним наше старое здание ЦМШ, которое молодое поколение и не видело! Это мои родные люди, потому что они помнят то же самое, что и я, у нас очень много общего. Я думаю, что чувство дома, привязанность к определенному месту жительства не так важны, как окружение людей, близких по духу и взгляду на жизнь.

— Был ли какой-то барьер, который пришлось преодолеть при столкновении с другой ментальностью?

— Не могу сказать, что был какой-то барьер. Мне уже не нужно было учиться: когда я переехала, я играла концерты и давала мастер-классы. Моя жизнь на самом деле мало изменилась. В основном я общалась с музыкантами, а музыканты — люди мира. Все шло естественным путем. Позже я уже начала понимать, что в Германии, конечно, отношение к дисциплине и ответственности особое. Но это даже плюс, потому что меньше внезапных изменений. Это дает тебе уверенность: ты знаешь, что делать, когда это делать, и чувствуешь себя спокойно. На постоянной импровизации не всегда можно построить что-то стабильное.

— Эти изменения повлияли на ваше становление не только как личности, но и в профессиональном плане — как пианиста?

— Конечно, любой жизненный опыт влияет на то, что мы делаем в искусстве. Был очень важный момент, связанный с моим педагогом, Львом Николаевичем Наумовым. Дело в том, что даже когда я закончила у него учебу, если у меня был какой-то концерт, какая-то программа, то я всегда обращалась к Льву Николаевичу за советом. Он всегда находил время выслушать и дать несколько замечаний. Одно-два замечания от него могли поменять всю картину, и становилось легче.

Наумов был гениальным педагогом, он мог даже по телефону сказать, что в этом месте ты, скорее всего, «загоняешь», а вот тут будь осторожнее — многие допускают промахи. Это очень помогало и поддерживало. Когда я стала жить в Германии, то какое-то время продолжала советоваться с ним, а потом поняла, что нельзя уже занимать его время, его внимание, пора уже больше доверять себе. Очень хорошо, когда кто-то может дать совет, но приходит время, когда нужно ориентироваться только на себя. Это и был момент взросления!

Ноты одинаковые, а звучат по-разному…

— В детстве вы сразу поняли, что будете пианистом?

— Это было как данность. У меня родители оба — музыканты, пианисты, и с детства я слышала музыку в доме. Когда мне было годика четыре, мама должна была заканчивать консерваторию, и я ей все время мешала репетировать. Когда она начинала играть, я ее отталкивала от пианино, говорила: «Ты не умеешь, я играю лучше». А потом начинала сама тыкать одним пальцем клавиши. Мне было очень интересно, что ноты выглядят все одинаково, а звучат по-разному. Маму я, конечно, третировала, потому что выучить программу с таким ребенком было очень трудно. Потом мы с ней шутили, она говорила: «Откуда я знала тогда, что ты права и умеешь лучше играть?».

Иногда спрашивают, кем бы вы хотели быть, если не музыкантом. Тогда я начинаю перебирать в голове какие-то варианты, понимаю, что очень много интересного в жизни. Но мне трудно представить, что я занимаюсь чем-то другим.

— Что вам еще интересно в жизни?

— Выставки, театры, разные страны, архитектура… Искусство — это неумирающая история: сам человек уже несколько столетий не существует, а его творчество живет! Этим, конечно, профессия музыканта отличается от остальных: наша музыка существует только в момент концерта. Можно, конечно, записать диск, но это совсем другое.

Люблю природу, она очень меня вдохновляет, люблю собак и могу часами с ними возиться. К сожалению, постоянные поездки не дают возможности завести дома собаку.

Скрябин в Бразилии

— Среди стран, которые вы посетили, у вас есть какие-то любимые?

— Среди многих любимых стран я могу выделить Бразилию, несмотря на то, что многие из тех, кто был или играл в Бразилии, говорят, что больше никогда туда не поедут, потому что далеко лететь. Но мне там энергетически приятно находиться. Местная публика живо реагирует на все. Там я играла сонаты Скрябина, и очень боялась, что для Бразилии это не самая подходящая музыка, но меня прекрасно поняли.

Вообще трудно сказать, что большие залы в каких-то важных местах — это здорово, а какие-то маленькие концерты — это не так важно. Порой город — любимый, зал — любимый, а публика — пришли, поспали и ушли. А иногда — маленький зальчик, и какие-то сложности, и рояль неудобный, а публика — на ура!

— Как пианист чувствует зал? Или зал вообще не существует, пока вы играете?

— Конечно, зал существует. Потому что иногда играется как-то сразу, есть аура, и пошел контакт. И волновалась, и не выспалась, а в момент концерта все идет хорошо. Бывает наоборот: все готово, ты в форме, рояль шикарный, а концерт идет трудно. После концерта всегда лучше себя чувствуешь, потому что, конечно, все мы любим играть, но всегда есть волнение перед концертом. Говорят, что, если много играть — привыкнешь, но такого не происходит. Надо смириться с тем, что волнение — непременный спутник творческой деятельности.