Филипп Копачевский: «Пока для тебя концерт — это событие, он будет событием и для публики…»

Трудно представить, что Копачевский вообще нашел время для того, чтобы ответить на вопросы. У него через три часа — репетиция, через шесть часов — концерт в Средиземноморском конференц-центре в Валлетте, через день — концерт в Берлине.

А еще через минуту, точно в назначенное время, без секундной задержки, в холл отеля спускается сам Филипп Копачевский — гость 7-го Мальтийского международного музыкального фестиваля. Спускается, чтобы мы успели побеседовать о том, что привело музыканта на небольшой средиземноморский остров по имени Мальта.

Концерт как событие

— Это не первое музыкальное событие, организованное Европейским Фондом Поддержки Культуры, в котором вы принимаете участие?

— Да, мы достаточно давно знакомы с представителями Фонда, я уже играл несколько концертов в Москве, принимал участие в Днях мальтийской музыки, которые проходили в Ереване, был участником фестиваля In Musicа, организованного EФПК в Риме. Я всегда рад нашему сотрудничеству, всегда все организовано на самом высоком уровне. На концертах, организованных Фондом, выступают прекрасные музыканты, и для меня большое удовольствие работать с ними, а сейчас — быть здесь, на Мальте. 

— Самое главное в вашей индивидуальности — что это?

— Я считаю, что вообще нет похожих друг на друга людей. Музыканты, даже исполняя одно и то же произведение, постоянно меняются. Бывает, что сегодня ты играешь так, а завтра — по-другому, и это самое важное для того, кто занимается творчеством, на мой взгляд. Потому что, если все будет одинаково, тогда просто можно записать один единственный диск и бесконечно его слушать. Люди приходят в концертный зал именно за впечатлениями, и впечатления от каждого концерта должны быть особенными. Не должно быть рутины.

— А что заставляет вас меняться?

— Это не обязательно должно быть что-то конкретное, это зависит от твоего состояния на данный момент, от того, что у тебя в голове, в сердце. Бывает, что в чем-то, предположим, веселом, ты можешь почувствовать какое-то двойное дно, сарказм или другую драматургию, если у тебя такое настроение в этот момент. Музыка сама по себе натуральна, природна, она — как горизонт, как дерево, изменяющееся от ветра, от погоды, света, от всего. Это такой живой организм, который постоянно меняется.

— От того, где вы географически исполняете музыку, для вас что-то меняется? Как на вас влияет зал?

— У каждого зала своя атмосфера, есть так называемые «намоленные» залы, где выступали многие великие музыканты прошлого. Есть и новые залы, которые только обретают свою атмосферу. Акустика очень многое меняет в игре, то есть мы говорим о совокупности большого количества факторов.

— Когда вы играете, что вы хотите передать слушателям?

— Это зависит от музыки, которую я исполняю, потому что исполнитель не просто ретранслирует какие-то свои или чужие эмоции и идеи. Конечно, мы, как интерпретаторы, исполняем то, что написано в нотах, и это пытаемся донести слушателям. Мы делаем это, в том числе, сквозь призму нашего века, нашего времени. Когда мы играем Моцарта или Бетховена, мы не знаем, как играли эту музыку тогда. Мы можем только догадываться. Поэтому важно знать и исторический контекст, и эмоциональное состояние автора,когда создавалось произведение. Вместе с тем, конечно, мы привносим в игру свою исполнительскую индивидуальность. Есть многие музыканты, которые говорят: «Все написано в нотах, и больше ничего не нужно!». Это лукавство, на мой взгляд. Когда ты играешь, ты пропускаешь музыку через себя. Ничего с этим нельзя поделать. Поэтому и существует очень много интерпретаций, и все они имеют право на жизнь.

Моя задача как исполнителя состоит в том, чтобы удержать внимание слушателей, чтобы тянуть эту ниточку драматургии. Между мной и зрителем должна быть связь, и фраза не должна рваться.

— Когда вы начали осознавать цель своей деятельности как музыканта?

— Осознание ответственности на сцене ко мне пришло достаточно рано. Мои сверстники в 7-8 лет особенно не волновались. А у меня уже тогда было волнение, которое, по моему мнению, скорее помогает, нежели наоборот.

Без волнения уходит смысл концерта, потому что, если ты будешь играть на концерте, как дома, то потеряется ощущение уникальности этого события. Я все время говорю, что, пока для тебя концерт — это событие, то он и для публики — событие. Как только для тебя концерт станет чем-то обыденным, то и публика это почувствует.

Созидание на сцене

— Когда вы идете к роялю, что в этот момент происходит, что вы чувствуете?

— Очень многое. Вы знаете, когда играешь в Москве в Большом зале Консерватории, то там настолько длинный выход к роялю, что очень много дум можно успеть передумать. Теперь там есть лифт, а раньше была только лестница, до реконструкции. Нужно было подняться четыре этажа по лестнице, прежде чем выйти на сцену. Особенно в детстве было очень страшно.

О чем я думаю в этот момент? Не могу сказать… Просто иду играть, делать свое дело (я надеюсь, что — свое). Все в соответствии с принципом: делай, что должно, и будь, что будет.

— Имеет ли значение для вас, есть оркестр в это время на сцене или нет?

— Когда ты играешь с оркестром, — это тандем музыкантов, дирижеров, солиста, это некое совместное созидание на сцене многими людьми. Я не думаю, что солист за роялем — всегда главный. Нельзя думать, что можно делать все, что хочешь, и оркестр обязан тебя «ловить». Если ты делаешь что-то неестественное, нелогичное, то тебя никто не «поймает». Должна быть логика в игре, идея. Когда ты выходишь с оркестром — это совместное созидание, а когда ты выходишь один — это нечто более интимное, потому что ты наедине с инструментом, и это своего рода моноспектакль.

— Вы уже выступали с Государственным оркестром Казахстана «Академия солистов»?

— Нет, это наш первый совместный концерт, но я слышал очень много хороших отзывов об этом коллективе.

— На МММФ вы исполняете произведение современного американо-мальтийского композитора Алексея Шора. С его творчеством вы знакомы достаточно давно?

— Да, в рамках проекта «Дни мальтийской музыки» в Ереване мы играли Travel Notebook. Ранее я тоже исполнял сочинения этого композитора. Например, в Риме играл виолончельный концерт Алексея Шора совместно с Борисом Андриановым. Я постоянно нахожу что-то новое в творчестве этого композитора. Его музыка дает большой простор для фантазии, особенно ярко это проявляется в Travel Notebook, в который Шор закладывает идею путешествия или какого-то впечатления от определенного места или города. Это дает большой импульс к тому, чтобы открывать в этой музыке что-то новое.

Романтическая музыка 19 века рассказывала о том, что человек чувствует, думает, переживает, а импрессионисты — это всегда был взгляд со стороны, — пейзажи, например.

В Travel Notebook присутствует сочетание романтического и импрессионистского начала. Существуют пьесы, которые показывают внутренние переживания человека, находящегося в том или ином городе, например, Sorrow — предпоследняя пьеса в цикле. А есть пьесы-пейзажи, зарисовки. Мне нравится эта изменчивость, когда все меняется, как в калейдоскопе.

Чихуахуа и самокат

— Вы — лауреат многих конкурсов, но, насколько мне известно, вы не любите эти музыкальные ристалища?

— Честно, — это такое истязание для нервной системы. Но, конечно, без них нельзя. Конкурсы нужны для концертов, и, когда у тебя появляются концерты, то конкурсы не нужны. У меня есть несколько знакомых, которые отменяют концерты, чтобы поехать на очередной конкурс. Мне кажется это неправильно, нечестно по отношению к публике. Кто-то пользуется конкурсами как средством зарабатывания денег. Есть музыканты, которые планируют на год несколько десятков конкурсов и с чемоданом передвигаются от одного конкурса к другому. Это своеобразный стиль жизни, который мне не близок. Я достаточно давно перестал играть на конкурсах. Не люблю загадывать, может, еще буду играть. Все может поменяться, но, в целом, это — большая нервотрепка.

— Что вы называете домом?

— Мы с женой снимаем квартиру, и у нас есть маленькая собачка — чихуахуа. Это место я могу назвать домом, потому что я все время рад туда вернуться. Но при этом порой я ловлю себя на мысли, что и отели — мой дом. Например, находясь в другом городе или стране, звоню жене и говорю, что все, репетиция закончилась, я иду домой — в отель. Когда привыкаешь к отелям, то и к ним относишься как к чему-то, что можно назвать домом. Но, конечно, мой дом в моем городе, а мой город — это Москва, и там моя семья: жена, родители и собачка. Семья — это очень важно. Именно семья — главное в жизни.

— Семья и гастроли: как это сочетается в вашей деятельности?

— Мы почти десять лет с женой вместе. Она понимала, что я постоянно буду куда-то ездить. Но, когда есть возможность, мы стараемся ездить вместе. Если какие-то длительные гастроли, например. Мы всегда стараемся выбрать время для отпуска, потому что, конечно, каждый год нужно проводить какую-то реновацию.

— Есть ли у вас в Москве любимые места?

— В Москве я люблю Концертный зал имени П.И. Чайковского. Потому что это тоже мой дом: Московская филармония, мой генеральный российский менеджмент. И в целом я люблю Москву, особенно когда тепло. У меня сейчас есть электросамокат, и я на нем передвигаюсь, когда летом хорошая погода. Не нужно ни такси, ни метро. Почти в любом месте, в центре, можно спокойно ездить. Это своеобразный отдых…

— Вы знаете, под конец интервью я осмелела достаточно, чтобы спросить: аналитика и романтика в музыкальном сплаве — как это проявляется в вашем творчестве?

— Когда музыкальный критик пишет о музыканте, например, что-то вроде: «прекрасный исполнитель Шопена — сочетает в себе сплав аналитического мышления и порывистости романтика» — это попытка объяснить то, что объяснять не надо. Есть вещи, которые тяжело объяснить, и, может быть, не всегда нужно. Наверное, это комплимент, когда говорят, что ты можешь сочетать в себе романтику и анализ. Конечно, даже предмет такой есть: музыкальный анализ. Это надо знать, потому что это, как знаки препинания: они нужны в речи, без них многое станет непонятным. Но все-таки анализ не объясняет музыку!