Константин Орбелян: «В жизни должно быть место и шутке, и игре…»

— В российской прессе Вас представляют как американского дирижера, но при этом в Вашей творческой жизни одинаково присутствуют и Армения, и Россия. Как Вы относитесь к таким нацио­нальным штампам?

— Я не знаю, что такое армянский дирижер, что такое русский, я — музыкант и в смысле моей карьеры — человек вне национальности. А внутри я, конечно, армянин и русский (моя мама — русская, отец — армянин), который родился в Америке, и мой первый язык — английский. Но я везде чувствую себя как дома.

— Обычно складывается так, что все музыканты стремятся уехать из России и реализовываться в своей карьере в Европе или Америке. У Вас же — ровным счетом наоборот. Вы начинали в США, а потом приехали в Советский Союз. Почему было принято такое решение?

— Иногда жизнь открывает перед человеком уникальные возможности. Я был на гастролях в СССР в 1989 году, куда меня, как пианиста, впервые пригласил «Госконцерт».

На открытии сезона в Ереване я играл концерт Хачатуряна с Лорисом Чкнаворяном. Всего у меня было 25 выступлений по бывшему Советскому Союзу: Ленинград, Кемерово, Омск, Томск, Новосибирск, Алматы, Вильнюс, Рига, Киев и другие — было очень интересно. В Москве я познакомился с Андреем Корсаковым, прекрасным дирижером и знаменитым скрипачом. Через год после нашей встречи, 1 декабря, он пригласил меня сыграть концерт Шостаковича с трубачом Сергеем Накаряковым в Большом зале консерватории. Кстати, сохранилась запись этого выступления. А через шесть недель Корсаков скончался. И вдруг мне, иностранцу, предложили возглавить Государственный камерный оркестр СССР. У меня в то время было сто с лишним концертов в год, и я никогда не думал жить в Советском Союзе. Но как можно было не согласиться?

— И Вы рискнули…

— Я решил: или сделаю что-то положительное, или уеду, но все равно надо попробовать. К тому же мне казалось, что есть связь: и оркестр, и я родились в 1956 году, в нем были те музыканты, которые начинали еще с Рудольфом Баршаем. Я вернул оригинальное название «Московский камерный оркестр», которое он носил 25 лет. Мы начали много ездить с концертами, выступали по всему миру, я, по сути, сам организовывал все гастроли. Это было интересное время. На наших глазах происходил распад Советского Союза, рушилась Берлинская стена — все сыграло нам на руку. Жизнь преподносит удивительные сюрпризы. Например, я никогда не думал, что буду работать в Оперном театре в Армении.

— Как Вы получили это предложение?

— После смерти Гегама Григоряна начали искать нового художественного руководителя. Мне позвонила Министр культуры Армении Асмик Погосян, мы встретились с ней и с первой леди, и они предложили мне стать худруком театра.

В апреле состоялся первый оперный фестиваль памяти Гегама Григоряна. В нем участвовали солистка Ла Скала и Метрополитен-oпера Барбара Фриттоли, потрясающий баритон Георгий Гагнидзе, солист Метрополитен-опера и других ведущих оперных театров мира, выдающееся сопрано дочь Гегама Григоряна Асмик Григорян, американский тенор Стивен Костелло. Конечно, были и замечательные местные певцы Асмик Торосян и Липарит Аветисян, которые выступали в «Травиате» в постановке Гегама Григоряна.

Он был выдающимся тенором, к сожалению, малоизвестным в мире. Конечно, никто и никогда не сможет занять его место. Я же, сменив его на посту художественного руководителя и одновременно исполняя обязанности директора, буду стараться делать что-то полезное для певцов, для музыкантов и для театра.

— А что из масштабных проектов на подходе?

— В следующем году готовится большой праздник — 85-летие Оперного театра Армении и 150-летие первой армянской оперы «Аршак Второй» композитора Чухаджяна.

Будет восстановлена оригинальная версия на итальянском языке. Тот «Аршак Второй», которого мы сейчас слушаем, не имеет ничего общего с оригиналом.

— Вообще, если проследить Вашу биографию, складывается впечатление, что это сплошное везение. Вы считаете себя счастливчиком?

— Самое большое везение в том, что у меня потрясающие родители. Да, я люблю работать, люблю свое дело, но я всегда получал очень сильную моральную поддержку от родителей и, возможно, унаследовал какие-то таланты от них. И от моего дяди — знаменитого музыканта и дирижера.

— Кстати, Вы помните вашу первую встречу с дядей (Константин Орбелян, Народный артист СССР — прим ред.), вы ведь долгое время не могли увидеться?

— Мы приехали в Москву вдвоем с мамой в 1970-м году, и тогда я впервые встретился с дядей, ведь его не пускали к нам в Калифорнию. Папа еще побаивался приезжать, а мама рискнула, потому что она тоже не видела свою мать с 1945 года. Я помню эту их встречу — удивительно трогательную. Об этих событиях, истории жизни моих родителей и нашей семьи недавно был снят фильм «Потерянный сын».

— У Вашей семьи — удивительная судьба, череда случайностей, которые и случайностями назвать не получается. Вы верите в высшие силы?

— Мама всегда верила в судьбу, а я все же частично верю в случайность. Конечно, можно думать о том, что есть Всевышний, который руководит всем. Мне трудно сказать.

Мои отец и дядя были выброшены на улицу в 1938 году, когда арестовали бабушку — деда арестовали раньше, в 1936. Может, это прибавило невероятных сил братьям и помогло им достичь больших успехов, одному — в бизнесе, а второму — на музыкальном поприще, стать Народным артистом Советского союза, хотя он рос без матери и отца, фактически без дома, спал на улице, с малых лет зарабатывал себе на пропитание…

Не дай Бог испытать те трудности и невзгоды, которые выпали на их долю, но дай Бог всем добиться того, чего добились они.

— Я знаю, что Ваш папа однажды получил ценный совет от своего начальника в Америке, который пронес через всю жизнь. А чему он учил Вас?

— Когда мне было лет 13, папа говорил: «Если тебе надо что-то сделать, сделай это сейчас и не откладывай ни на одну минуту. Каждый день начинай с чистого листа и не тащи груз старых дел». Я стараюсь так жить. Еще он говорил: «Никогда не занимай ни у кого деньги и никогда никому не одалживай. Хочешь потерять друга — дай ему взаймы».

— Вы рассказывали, что многие известные советские музыканты собирались у Вас дома. Но ведь в те времена, учитывая отношение к невозвращенцам, это было почти фантастикой.

— В 1958 году в США начали приезжать советские артисты, в то время их привозил знаменитый импресарио Сол Юрок. Естественно, мои родители посещали все концерты и приглашали артистов к себе. Они были очень гостеприимными, поэтому к нам с удовольствием приходили.

Тогда в Америке было не так много эмигрантов. И для артистов эти встречи были интересны, они ведь не общались с ними. У нас дома бывали и Зара Долуханова, и Павел Лисициан, и Эмиль Гилельс, и Святослав Рихтер, и Давид Ойстрах, и Леонид Коган — все сливки советской музыкальной элиты.

Да, в то время и в тех обстоятельствах все было очень непросто, но было совершенно понятно, что со стороны моего отца не было никаких намерений уговаривать кого-то остаться за границей.

— Интересно, как у «американского» мальчика возникла идея учиться в Армении?

— Был такой Амазаспян, который занимался спюрком(армянская диаспора — прим. ред.). Однажды он услышал мое выступление и спросил у отца, хочу ли я учиться в Армении. Папа решил, что стоит попробовать. В Ереване тогда были мои дядя и бабушка, у которой я жил. Хотя я еще не окончил школу, меня приняли в ВУЗ, где я учился у прекрасного педагога Юрия Айрапетяна.

Для меня это было очень интересно, ведь каждый день я ходил на концерты то в филармонию, которая была через дорогу от консерватории, то в Оперный театр.

Это было удивительное время и возможность окунуться в совершенно другой мир. На западе ведь нет возможности часто посещать концерты, так как это стоит немалых денег, а в Армении все было доступно. К тому же я встречался с теми артистами, которые приходили к нам домой и знали меня с раннего детства, тот же Леонид Коган. Потом я познакомился со всеми: с Арутюняном, с Мирзояном, с Хачатуряном, со всей музыкальной элитой страны.

И вот поворот судьбы — сейчас я возглавляю театр, в котором в 70-е годы слушал Гоар Гаспарян, Тиграна Левоняна и других выдающихся певцов. Это был период расцвета театра, и я хочу вернуть ему эту славу.

— Вас обожают оперные певцы, называют любимым дирижером, с которым очень комфортно работать, да и пресса щедрствует в званиях, называя «лучшим вокальным дирижером». В чем тонкость этого тандема: дирижер–оперный певец?

— Надо любить свое дело и артистов, с которыми работаешь, быть податливым и знать, когда ты лидер.

Если слушаешь певца, ты должен быть с ним. Я могу захотеть сделать эту фермату короче или длиннее, но когда аккомпанируешь, нужно быть подвластным тому певцу, скрипачу, пианисту, который в данную минуту на сцене. Поэтому мои собственные желания уходят на второй план, главное в этом случае — подстроиться. В музыке всегда должен быть тандем, и если не слышать друг друга, то в результате получается война, а не общее музицирование. Да, в оркестровых пассажах я могу делать все, что хочу, но все же в рамках ситуации.

— То, что Дмитрий Хворостовский пел военные песни в Кремле, это ведь было с Вашей подачи. И они для Вас — не просто выученный репертуар, а часть жизни. Но откуда в американском детстве советская музыка?

— Мы пели эти песни дома. У нас часто бывали эмигранты — армяне, русские, украинцы, с которыми мы общались на русском. Вообще, самое лучшее, самое интересное, самое знаковое, что у нас было, связано с Россией.

— Вам важно, что о Вас говорят?

— Приятно, когда говорят что-то хорошее, но я сам знаю, что у меня хорошо, а что плохо. Когда получаешь первую не совсем положительную рецензию, это больно, даже обидно, потому что ты-то стараешься в полную силу. А потом я понял, что не стоит на это обращать внимания, потому что жизнь длинная и ждать, что тебя будут все время хвалить, не стоит, да это и не нужно. Единственный человек, которому на самом деле интересно читать положительную рецензию, — это мама, всем остальным важно читать что-то плохое.

Была интереснейшая ситуация в Финляндии: в хельсинкской газете работал известный критик, который всех уничижал — хороших певцов, инструменталистов. Однажды музыканты пошли к главному редактору и сказали, что отказываются выступать в Хельсинки, пока его не уволят. Но тот заявил, что люди покупают газеты только ради этих рецензий. Пока критик не ушел на пенсию и не прекратил писать в газеты, в городе никто не выступал. Когда я услышал эту историю, то понял, что на критику вообще не стоит обращать внимания.

— На фестивале Вы дважды выступите с премьерой: и с точки зрения исполняемой музыки композитора Алексея Шора, и с точки зрения нового для Вас оркестра. Как первые впечатления после репетиции?

— Я очень доволен Мальтийским оркестром, это приятные люди, профессионалы высокого уровня, хорошо читают с листа.

А музыка Шора имеет и свои гармонические особенности, и особый эмоциональный язык. В частности, мне очень нравится произведение «Потеря» о Лазурном окне. Оно красивое, трогательное, необычное. На Мальте будет его первое исполнение. Сегодня мы встречаемся с пианистом Яном Лисецким, и мне очень любопытно, что он сделает с музыкой Шора. Должно быть интересно.

— Быть продюсером для Вас — это профессиональная необходимость или желание?

— Я все время что-то придумываю. Для меня это совершенно нормальное состояние, потому что если я хочу что-то сделать, то должен сделать это сам.

Однимиз моих продюсерских проектов стал фестиваль «Дворцы Санкт-Петербурга», который отмечает в этом году 25-летие. Сейчас им успешно занимается моя жена, Мария Сафарьянц. А началась эта история в 1989 году, когда после концерта в Большом зале филармонии в Петербурге меня пригласили сыграть с камерным оркестром в Юсуповском дворце. Я тогда подумал: какой потрясающий дворец, какая красота, какая акустика — наверняка кто-то уже делает здесь фестиваль — в этом дворце, в этом городе. Оказалось, что никто.

На вопрос «Почему?» получил ответ, что не было приказа сверху. Люди в Советском союзе, в существующей приказной системе боялись взять на себя ответственность. К тому же никто не хотел работать без денег, общественная нагрузка никому не была нужна. И я решил попробовать! Когда я начинал фестиваль, Владимир Путин был помощником мэра по внешним связям, он как раз и подписал разрешение на проведение международного фестиваля в городе. Так все и началось!

На одном из моих сольных концертов в Большом зале филармонии в Петербурге я познакомился со своей будущей женой. А потом передал ей дела, так как уже жил в Москве, стал худруком и дирижером оркестра, и не имел возможности заниматься еще и фестивалем. А она — молодец, приняла эстафету, придала фестивалю новый импульс, подняла на новую высоту. Так что главное — не бояться!

— Вам льстят такие вещи, как номинация на «Грэмми» за лучший классический альбом, или Вы относитесь к ним как к обыденному явлению?

— Tак или иначе, признание нужно всем. С феноменальным Лоуренсом Браунли, который считается одним из лучших исполнителей belcanto, мы познакомились в Метрополитен-oпера, когда он выступал с Рене Флеминг. Я подошел к Лоуренсу и спросил, что еще у него можно послушать.

Оказалось, что у него нет диска, и тогда я предложил ему его записать. Через год мы выпустили Virtuoso Rossini Arias, ведь Лоуренс Браунли знаменит как «россиниевский» тенор. Все думают, что нужен какой-то блат, невероятные знакомства, но это не так — известие о номинации стало для нас полной неожиданностью.

И наш диск сразу же оказался в центре внимания, появились шикарные рецензии… Безусловно, это приятно.

Победить–не победить — это не самое главное, но получить признание общественности, а тем более коллег — это дорогого стоит.

— Кроме Лоуренса Браунли, Вы записывали диски и с другими исполнителями. Какие из них сейчас в работе?

—Скоро выйдет цикл «Отчалившая Русь» Свиридова, который мы записали с Дмитрием Хворостовским прошлым летом. Композитор Евгений Стецюк сделал прекрасную оркестровку фортепианной версии. Мы также записали оперы «Риголетто» и «Симон Бокканегра» с Хворостовским, осенью появится диск замечательной сопрано Надин Сьерра и других прекрасных певцов из Италии и Литвы. Все это мы записывали в Каунасе, с каунасским симфоническим оркестром, который я возглавляю с 2014 года. Там также прекрасный хор и отличные условия для записи.

— Если отключиться от профессиональных тем, в Вашем профиле в Facebook стоит детская фотография. У нее есть какая-то особая история?

— Это моя первая фотография, ее сделали перед дебютным концертом, когда мне было шесть лет. Невозможно же всегда всерьез себя воспринимать, это шутка. В жизни должно быть место и шутке, и игре. Но для меня самое главное — суметь реализовать себя и серьезно, с полной отдачей относиться к своему делу.

Беседовала Карина Арутюнян