Александр Сомов: «Я глубоко убежден, что само по себе движение ничего не значит»

Не случайно над этой необычной постановкой, первый показ которой состоялся на Мальте, Сомов работал в тандеме с супругой, режиссером-постановщиком Екатериной Мироновой

— В некотором роде ваш спектакль — каталог образов барочного балета. Красочные дивертисменты в первом акте, белый дивертисмент во втором, оперная дива, парящая на огромном солнце, галантные дамы и кавалеры на фоне очарованных садов… Насколько близка вам барочная эстетика?

— Барочная эстетика — это именно то, что я больше всего люблю. Если я переключаю радио в автомобиле и натыкаюсь на барочную музыку, я точно на ней остановлюсь. Сразу хочу сказать: это барочный спектакль, не балет, а именно спектакль. Разделения на режиссера и хореографа здесь нет. Я глубоко убежден, что само по себе движение ничего не значит. Мой отец когда-то сказал мне: «Ну что такое арабеск? Да ничего…» Он был очень известным русским драматургом и, как никто, понимал это. Поэтому, когда я вижу балетные дуэты и монологи, где движения более или менее насыщенны, даже если они очень удачны, но за ними нет ничего, кроме желания заполнить музыку, я теряю к этому интерес. Для меня это просто набор движений, своего рода графомания. Поэтому для нас балет в этом спектакле — лишь средство передачи атмосферы барочного века.

— Во втором акте, выдержанном в лучших традициях «белого» балета с сопутствующими ему видениями, вы стремились создать сценическую иллюзию, стереть грань между сном и явью?

— Совершенно верно. Я бы даже сказал больше — между этим миром и миром иным, который неожиданно близко оказывается к главным героям. Весь спектакль — это набор картин-аллегорий. Если первый дуэт — это аллегория райского сада, Адама и Евы, то во втором действии это тоже райский сад, но уже замерзший.

— Вы отдаете дань эстетике русского классического балета на новом витке его эволюции. Кого вы видите в числе своих хореографических предшественников?

— Если русский классический балет действительно обретает новое дыхание, то этому можно только радоваться. Знаете, после премьеры я слышал от многих участников и зрителей удивительную фразу. Даже как-то неловко повторять. Петипа умер? Нет, Петипа жив. Ух ты! Может быть, за все эти годы нам не хватило Петипа. Однако мои предпочтения в хореографии весьма разнообразны. Я, так сказать, всеяден. С одинаковым интересом буду смотреть на движущиеся линии кордебалета и на облеченный в хореографию семейный скандал на кухне с переполненной пепельницей. Для меня важен нерв. В последней сцене Ваня и Маша повторяют одну комбинацию аж пять раз подряд. Они как белки в колесе. Это безысходность. И это моя самая любимая сцена.

— Ваш спектакль действительно возрождает вкус к наивным пантомимным сценам в стиле Петипа, легким и живым — тем самым, что были модны в конце XIX века и так нравились петербургским царям и знати. Сделано ли это сознательно, является ли это аллюзией — и если да, то на что именно?

— Да, это сделано сознательно. Наив­ные пантомимные сцены сами по себе прекрасны. И ты поди попробуй их поставь! Мы разучились их ставить. Пойди добейся пейзажа Никола Пуссена и чтобы артисты в нем были живыми! Кажется, ну что тут делать, а для артистов это — сложнейшая задача.

— Хореографическая партитура спектакля состоит из блестящих характерных танцев и вариаций — дань императорскому балету?

— Эстетика, о которой вы говорите, она просто завораживающая. Для нас, как для постановщиков, это было фантастическое путешествие. Характерные танцы — это бриллиант в любом балете. Сочетание пальцев и каблуков — удивительная находка старого театра.

— Иван Васильев, Мария Виноградова, Мария Аллаш — этуали балетной сцены, лучшее, что может предложить сегодня российский dance-театр. Как вам с ними работалось? Сразу ли вы решили назначить на главные роли в постановке именно их?

— Машу и Ваню я знаю с первых дней их прихода в Большой театр. Их становление как профессионалов, как личностей происходило у меня на глазах. Маша Аллаш также пришла в театр скромной выпускницей Московской балетной Академии и выросла в Повелительницу Виллис, Дриад и Сильфид. Мы с ней сотрудничаем более 15 лет. Сразу ли мы решили предложить им участвовать? Да, это было быстрое решение и практически моментальный звонок. И что приятно, мы сразу получили согласие.

— Я слышала, что поначалу в вашем спектакле, когда на роль Анны Иоанновны прочили отменную наездницу Голубкину, танцевала даже лошадь…

— Вы снова правы. Такой разговор был, когда с Голубкиной обсуждали детали. Было предложение от ее будущего мужа Бориса Ливанова заставить лошадь танцевать. Маша могла бы это сделать, но не на этой сцене. Торнадо просто огромен. Он проходит по сцене как гора, как призрак, и пространство просто не позволяет совершать подобные эксперименты. Это попросту опасно! Однако Мария Порошина смело стреляет из ружья, сидя в седле — и Торнадо, срываясь с места, уносит ее за кулисы. Как оказалось, она тоже прекрасная наездница.

— Является ли «Хрустальный дворец» олицетворением первых русских балетных спектаклей, которые появились благодаря танцевальной школе, учрежденной по указу Анны Иоанновны?

— Просматривая рецензии на наш спектакль, мы наблюдаем, как некоторые критики просто уплывают в политику. Хлебом не корми, но дай порассуждать о тяжелой жизни маленького человека под гнетом самодержавной властительницы, и дальше о темных веках, о «бироновщине», принять участие в политическом ток-шоу… Безусловно, интересно, если есть дискуссия: значит, что-то зацепило, и каждого свое. Мы сознательно отказались от иллюстрации дворцовых интриг того времени. Если нам станет это интересно, можно попробовать снять телесериал. Произведение Лажечникова — не единственная версия событий. Нас увлекла в этом сюжете беззащитность человека перед жизненными обстоятельствами. Да, в какой-то степени эти герои для нас — русские Ромео и Джульетта. Что касается императрицы Анны Иоанновны, в спектакле читаются ее подлинные указы о создании Кадетского корпуса, об Адмиралтейских коллегиях, об экспедиции командора Беринга и картографировании Курильских островов и Северной Америки, о создании русской балетной школы. Вот тебе и «одиозная» императрица. Уж не знаю, вольно или невольно, но факт.

— Алексей Шор рассказал, что это его дебют в жанре балета. Насколько дансантна его музыка, на ваш взгляд?

— С Алексеем за несколько месяцев кропотливой работы мы вместе нашли очень яркие музыкальные темы, которые легли в основу спектакля и которые удобны хореографически. Мы смогли сформировать настроение, звучание спектакля под движение. Алексей — талантливый человек, и он не останавливается на достигнутом. Когда работа шла к завершению, он написал очень яркую, патетическую увертюру к спектаклю, вобравшую в себя общее настроение постановки. Мы ждем от него новых произведений.

Беседовала Алиса Вернадская
Фото: Алексей Леонов